Русский язык из Дальнего Зарубежья России

30 Комментов for “Русский язык из Дальнего Зарубежья России”

1. Миша

   06.11.2012 - 22:23

   

   А.Волк:»Он — солдатом, я — офицером выполняли интернациональный долг за пределами границ СССР. И он помнил мою фамилию из газет…»
   Товарищ политработник, что делал ты в стране далёкой, куда тебя никто не звал? Призывал мстить за гибель солдат сжиганием кишлаков? Кому отдавался этот интернациональный долг? Неужели стыд за содеянное не гложет по ночам? На вопросы не жду ответа, они для напоминания, что уже пора задуматься о содеянном и может попросить прощения.

   Ответить
   • Александр Волк

     07.11.2012 - 00:05

     

     Нашёл крайнего «ответчика», Миша.

     Молодец.

     За пределами СССР за все годы миллионы солдат и офицеров (в том числе и запаса) «выполняли интернациональный долг».

     Повторяю — миллионы.

     Ты Всем НАМ задаёшь свой вопрос?

     Мы же от «нефиг делать» поехали на «лёгкую экскурсию».

     К а к и м и возвращались — известно.

     И ты НАМ (Им) задаёшь вопрос.

     Браво.

     Ответить
   • Петрович

     08.11.2012 - 23:18

     

     Вообще судить можно все и вся, особенно если нигде никогда и ни за что не был, не служил, не стрелял, не убивал!

     Главное, что и тебя не убивали.

     Да — называлось действо «интернациональный долг».

     И призванные служить — ВЫПОЛНЯЛИ долг!

     Согласно присяге! Слышал такое слово, Миша?

     С любой стороны окопа.

     Какого прощения ты ждешь, Миша?

     Ты «откосил» от армии, сдался в плен, выполнял «неинтернациональный» долг в другой стране?

     В любом случае советовать задуматься не только А.В. Волка, но и всем кто там побывал, не тебе.

     О той войне многие не знают.

     А кто испытал , не нуждается в советах чистоплюев.

     Мы помним все!

     Мы несем ответственность за все.

     Мы гордимся соратниками!

     ЖИВЫМИ И МЕРТВЫМИ.

     Ответить
     • Прохожий

       09.11.2012 - 10:01

       

       Не думаю, что т.н. Миша в состоянии ответить Петровичу. Скорее всего этот чел никогда и ни за что не нес ответа и ответвенности.
       Слишком мелок, для действа, но достаточен, чтобы тявкать из подворотни.

       Ответить
2. Миша

   07.11.2012 - 13:05

   

   Не о безымянных, а о тебе, который нападение на другую страну считает интернациональным долгом и выпячивает это на каждом шагу. именно тебе заданы конкретные вопросы, наберись смелости и ответь. честно перед самим собой ответишь -легче станет. а твоё приглашение поехать на «лёгкую экскурсию» это типа давай выйдем?

   Ответить
   • Валерий

     07.11.2012 - 18:03

     

     Миша! Вы неправы. Обвинять в этом нельзя.Представьте судьбу офицера, солдата, отказавшегося выполнять приказ. Но и гордиться этим интернациональным долгом негоже, так же, как нельзя гордиться выполнением этого долга в Венгрии, Чехословакии… К г-ну Волку есть вопросы. Понятен интерес к этому конгрессу руководства России, понятен интерес членов делегации, съездивших в Питер, в Таврический на халяву. Я бы тоже съездил. Полагаю, что мой русский не хуже. чем у членов делегации, внуков русскому учу. Но…меня не пригласили. Выступая (судя по фотографии) на этом конгрессе Вы, господин Волк, конечно, подняли вопрос о том, как Россия повторно (после СССР) антиконституционно лишила соотечественников гражданства, как лишила их возможности получать заработанную пенсию. Что Вам ответили?

     Ответить
     • Миша

       07.11.2012 - 18:30

       

       Менее всего хочется обвинять солдата или офицера за исполнение даже преступного приказа. Но когда уже едешь с ярмарки, не мешало бы задуматься как ты распоряжался чужими судьбами. А наш главный редактор, любитель заглавных букв, видно гордиться тем, что вторгся в чужую страну наводить в ней свой порядок. Даже в постах о социальном протесте он сообщил молодым протестантам, которые его ставили ни в грош, что с ним офицером, побывавшем в Афгане, так обходиться не гоже.

       Ответить
     • Александр Волк

       07.11.2012 - 20:06

       

       Валерий!

       1. Состав делегации я Не формировал, т.к. Не вхожу Ни в какие руководяще-общественно-официальные структуры.

       Я был приглашен как Гл.редактор СМИ.

       Хотите тоже съездить «на халяву в Таврический»- открывайте свой информ-ресурс, годами над ним профессионально работайте.

       САМИ его финансируйте и т.д. и т.п.

       2. Вопросы о гражданстве тех, кто выехал ещё из СССР (я тоже вхожу в их число) — Мною Лично задавались на Всех доступных мне уровнях:

       — Чрезвычайному и Полномочному Послу РФ в Израиле Петру Владимировичу Стегнию (в его бытность),

       — Генеральным консулам РФ в Хайфе г-ну В.Ковалю,
       его приемнику г-ну И.Попову,

       — руководителю департамента Пенсионного Фонда РФ г-ну В.Чиркову (это в Израиле).

       Этот же вопрос поднимался на ВСЕХ секциях IV Всемирного Конгресса соотечественников не только мной, но другими членами израильской делегации.

       В ответ одно: проблема есть, она (проблема) изучается, от неё (проблемы) никто не отмахивается.

       А о выполнении интернационального долга солдатами (матросами) и офицерами Армии и Флота Вооруженных Сил СССР в 70-80 годах прошлого века за пределами СССР — легко-тепло и сытно рассуждать-судить-порочить-клеймить и лить грязь из второго десятилетия 21-го века.

       Браво.

       Ответить
       • Миша

         07.11.2012 - 21:10

         

         Афганистан входил в 1-ый или 2-ой интернационал? Или у главного редактора свой интернационал?

         Ответить
       • Валерий

         07.11.2012 - 22:17

         

         За ответ спасибо. Но разве я клеймил и порочил? Наоборот. И мне, каждому из нас приходилось иногда делать то, о чём вспоминать не очень приятно, а тем более гордиться.

         Ответить
   • Я - Эд. Беляев

     16.11.2012 - 15:52

     

     Ну-с, батенька, товарищ Миша, Вы меня прям-таки в долги ввергайте!.. Я Вам уже задолжал «рупь». (А хотите – шекель. Но, чур, по банковскому курсу: 1 израильский шекель = 8.07952381 российских рубля). В надежде ныне пребываю: как бы от того мои дела не пришли в страшный упадок. Но должОн, должОн, однако… Ибо Вы побуждаете меня к эпистолярному творчеству. Давно не брал пера я в руки, а тут – Вы. И в рассужденьях весь, и такой из себя – «резонирующий», шибко всё вокруг да около – знающий; и поучения Ваши – не супротив деревенскому апостолу, напротив — а в стезе думной с ним и иже… в купице с единомышленниками, присными, другами закадычными ухлестываете, волочитесь, бредете.
     Жена вот сейчас окатила монитор боковым зрением, и вышептала с насмешкой (но без злобы семейно-змеиной): «Эд, ты опять задолжал». Я в ответ не «хахакнул», но вспомнил…
     Как-то раз, невольно погрузился в среду казачества. Сбор у них случился превеликий. Прекрасный парень, он же редактор журнала — Генка Лис… – пригласил на вече. Пахло недоопохмелом, разудало разило матом, веяло духами и нафталином… Их гуща в блестках. Парад ряженых. Обрядовые смотрины женихов. Зарумянившихся, расфранченных. Мундиры в росписях стилизованных листьев и ветвей. Фуражки убраны позолотой и лопастыми гирляндами дивных соцветий. Погоны расшиты орнаментом, повторяющим узор макушки головы рыбы-прилипалы. Малайзийский тур-карнавал или берлинский парад геев меркнет, он посрамлен в сравнении. Манеры мужиков-генералов незатейливые, сродни полковой лошади в период половой активности. Слова кривые, как плевки себе под ноги, в скудном общении: «супер», «короче», «классно», «стопудово», «с понтом»… и вершина эмоционального экстаза – «Вааууу!». Ярмарка тщеславия. Чванство чернолесья. Страшноватенько за таких воителей – военачальником, заправляющих вооруженными силами родного хутора.
     Оттого и досадно, что я им задолжал, и на что мне запустила шпильку благоверная. Поясню. Были на Руси генерал-фельдмаршал, генерал-аншеф, генерал от инфантерии, генерал от кавалерии, генерал от артиллерии, инженер-генерал. А в этой пестрой, аляпистой убогости тщеславцев увиделся мне образ их генеральства. Они — генералы от бижутерии. Моей жене понравился их чин, не столько придуманный мною, сколько они мне сами подсказали, из каких сеней они выбрались на свет божий. Как говорила Марина Кузнецова, филолог из Воронежа: идея хороша — заверните. А, завернув, платить надо. Так что за мной должок — коньяк, господа генералы от …все-таки бижутерии.
     Здесь, товарищ Миша, в сам раз перейти плавненько от ряженых генералов к натуральной жопе. Если, голубчик, Вы не возражайте. И, пожалуйста, не обескураживайтесь — мы тихой сапой и до интернационального долга дойдем.
     Я что-то не очень приятное надумал сказать Вове Резуну (в миру — Витя Суворов) – Кадетка обязывала, один факультет и глава из книги – где о нем и о нас. А так как в своё время он от меня сховался в Лондоне, я навалился (безобидным посредством – через Интернет) на Татьяну Степановну (мать его детей и она же — модератор). И о диво! – напал оком на голого короля. А ежели точнее – на голенького принца Гарри, который безвинно выставил напоказ милую попку (товарищ Миша, поимейте в виду: у меня с патологией всё нормально – я просто, без секспривязки, констатирую эстетфакт, и не более того). Так как Вас, как я понимаю, интересуют больше «политработники на войне при исполнении какого-то дурного долга», то я Вам поясню суть. А именно: что там сталось с ягодицами, беззастенчиво выставленными на любование людишками, и почему я и в этом случае тоже задолжал. Принц Гарри был запечатлён обнажённым на одной из вечеринок, проходивших в Лас-Вегасе 17 августа 2012. Веселье началось в бассейне. Через некоторое время принц, выпив, решил сыграть партию в бильярд на раздевание. Проигравшему 27-летнему принцу пришлось раздеться. Было сделано два снимка на мобильный телефон. Скандальные фото выложили в интернет.
     Я пройти мимо не мог. Не принцевой задницы, а — мимо изъявленного экспромтом реченья: «Сэр, Вы хорошо выглядите. Однако, сэр, Вы – лицо, а не жопа нации».
     Жене понравилось, принцу за максиму – задолжал (не скажешь же – жопе). Мы, товарищ Миша, почти дошли до Саши, но, чуя Ваш скепсис и простецкий напор непростака, упреждаю в напраслине. Пример – об чём речь веду. Мой пятнадцатилетний сын радость в дом принес: «Пап, я вот прочитал отклики в Интернете, там некто «aleksander21″ лепечет, что твои книги читать – это напрасная трата времени и денег, дескать, ничего стоящего…». Я не успокаивал и не разуверял сына, я ему просто сказал: «Эд, следовало бы обращать внимание, если подобно высказался Александр II…». К тому, товарищ Миша, говорено, что вдруг и Вам захочется кусить. Не надо – лучше лайте.
     Теперь о Сашке Волке. И не в его защиту – он настолько самодостаточен, что не нуждается в прикрытии-бронежилете. Не смею рассказывать непростую судьбу Саши (а у кого, скажите мне, она простая, особенно у тех, кто войны прошел); и трепаться «про напряженные жилы и обнаженные нервы» в его жизни. А свет великий и просветление от прегрешений не шибко грешных Сашкиных и слабостей его все ж тенью штрихованной отмечу: встал, битый и пригнутый; отряхнулся и без сомнений, и без оглядки на больное прошлое — зашагал, как Шагал, красивый мужчина, делать себя. Вы, товарищ Миша, действительно уверовали, что Земля Израильская, Земля Обетованная – это рай на земле, куда стремятся все-все, и Саша – тоже?.. Так прежде чем отхаркиваться в сторону Вам неведомого и НЕПОНЯТНОГО, чуть подумать (или у Вас с этим сложности) следовало бы: отчего «русак», без намёка на еврейские корни, да и окопался в землях несвойских. Товарищ Миша, слушай боевой приказ: «А ну-ка, с песней, шагом марш в школу». (Петь-то ты – пардон – могёшь).
     Пока Вы на марше я Вам-таки (ох, честное слово, жаль мне на Вас времени) поясню, почему «эпистолярю» и убиваю час. Тут вот какое дело, товарищ Миша. Нехер щеки дуть, глаз пучить, губу весить, да из недрец глухих самого себя выковыривать слова потешные, банальные, постные, истасканные, трафаретные, тривиальные, плоские и пошлые, шаблонные и стереотипные, избитые и заурядные, обыденные и стандартные. Чёй-т Вы какой-то злобный, спорщик хрЕновый … Словно душманы обидку Вам сзади нанесли…
     Цитирую Вас, как дедушку Ленина: внимательно, без искажений и с сохранением вашей стилистики.
     Вскрик первый от 6 ноября. (Канун очередной годовщины Вел. Окт. Соц. Рев. Товарищ Миша, и я Вас поздравляю): » Товарищ политработник, что делал ты в стране далёкой, куда тебя никто не звал? Призывал мстить за гибель солдат сжиганием кишлаков?.. Неужели стыд за содеянное не гложет по ночам? На вопросы не жду ответа, они для напоминания, что уже пора задуматься о содеянном и может попросить прощения».
     Вскрик второй (днем позже): «Не о безымянных, а о тебе, который нападение на другую страну считает интернациональным долгом и выпячивает это на каждом шагу. именно тебе заданы конкретные вопросы, наберись смелости и ответь. честно перед самим собой ответишь — легче станет…».
     Товарищ Миша, ой-ё-ёйй… Вскричав вторично, Вы проявили несдержанность и обнаружили суть свою холопскую, позволив себе недопустимое (правда, в среде определенных лиц… не – морд) — хамское обращение на «ты». Или это у Вас с устатку: как-никак общались под ночь на 8-е, в тот самый «красный день сов. календаря»? Но, тем не менее, Вы и мне руки развязали… Пожалуй, нет – сдержан буду, мне по крови и роду дворянскому, никак не личит с Вами на «ты», и не пристало мне притворство выдавать за благочестье. Ибо мною же писано, и в ту самую пору, которую Вы и сами обозначили как «исполнение интернационального долга». А писано было следующее:
     «История иронизировала… Штурм Зимнего Дворца — это заданно и искусственно сотворенная историческая веха мнимой революции. Якобы свергали правительство — и что им там было делать ночью, — послушное и не имеющее ничего против своего отстранения, разметав героически сотню теток с ружьями. У которых было больше тела, чем начальной военной подготовки. Разудало грабя царские палаты, по-пролетарски разживались. А так как неумытая корабельная матросня с такелажных суден и солдатня окопная — не ювелиры, то по незнанию сбивали с интерьеров позолоту и сдирали все, что блестит: и лепнину, и предметы, покрытые бронзовой краской, и пеньюары, и поношенные штиблеты. И пьянились головокружительной свободой вседозволенности, и сокрушения, доселе невиданного ими. Ими, пьяными хамами, вошедшими в удаль грабежа и сладость прощаемого насилия; нескончаемой тризной затемнившие синь души каждого доброго человека.
     В мирное время мы забываем, что мир кишит этими выродками, в мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда «державный народ» восторжествовал. Двери тюрем и «психушек» раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся — начинается вакханалия. Наотмашь швыряя двери, уже твоего дома, в поисках врагов и оружия, ватаги «борцов за светлое будущее», совершенно шальные от победы, самогонки и архискотской ненависти, с пересохшими губами и дикими взглядами, с тем балаганным излишеством всяческого оружия на себе, каковое освящено традициями всех «великих революций».
     Фартовые были эти расхристанные охламоны при винтовках наперевес, понавешанным по неряшливым бушлатам и шинелям. С лицами, которые по большей части выражали — и в лучшем случае — какую-то растерянную тупость. Каждый — никто, а вместе — они масса. Вломились толпами в большевистский бунт, неся впереди себя нетвердо заученные революционные фразы, гибельные по своему духу, которые только подчеркивали непонятность и неправдоподобность этой внезапной революционной сознательности, и которые только обнажали просто голос бунтарства. Улизнули походными колоннами и вразнобой из окопов, бросили родину-мать и отчизну свою на поругание австрийцев, венгров, немцев. Перелицевались лиходеи под водительством комедиантов от химерных идей в сельских апостолов-праведников, и возроптали, что их, невежд, гнушаются и презирают справедливо как чернь-отродье…
     И Тадж-Бек осенят символом победоносного шествия и продолжением Саурской революции, покладут немало защитников, свергнут правительство: арестуют и перестреляют министров (а заодно — и попавших под горячую руку, и нетрезвую голову — их жен и детей); убьют Хафизуллу Амина, по-мафиозному — с контрольным выстрелом в череп; и одним нажатием «курка» сместят его со всех ипостасей власти; и — приступят к грабежу. Выметут все подчистую, и женское белье тоже. Пожалуйста, не надо гнева и обвинений в мой адрес, хотя бы до поры, — я и об этом расскажу. Как бы ни хотелось копаться в грязном белье, считайте, что делаю это вынужденно, в порядке самозащиты. Обещаю не превышать пределов самообороны…
     Дикие воители, вырожденцы с приплюснутыми лбами — наемная солдатня и своя балтийская матросня — приглашенные поозоровать всласть в свое безумное удовольствие в чужих пределах, искореняя власть, сразу же на волне вседозволенности и стадного насыщения кровью, убьют двух генерал — губернаторов, семьдесят командиров кораблей, среди них и командира «Авроры» капитана первого ранга Никольского — выстрелом в спину. Воители — патриоты, наши славные ребята, тоже приглашенные поозоровать всласть (не словеса навешиваю, как лапшу на уши читателю. Увы, нет! Вот цитата из воспоминаний генерала Юрия Дроздова: «При посещении одной из групп «Зенита» я обратил внимание на вопрошающие взгляды офицеров-диверсантов, томившихся от безделья и ожидания. Мол, еще один генерал приехал, а толку. Чтобы приободрить их, бросил: «Ну, что, похулиганим, засиделись!» Лица оживились…). Так вот, наши славные ребята добросовестно искоренят власть, перебив только в первую ночь в Кабуле и его предместьях — по очень приблизительным и тщательно скрываемым данным — около четырехсот человек, среди них женщины и дети, и глава государства — Амин, расстрелянный выстрелами в упор… «.
     А теперь, товарищ Миша, перейдем к Вашим гневным замечаниям-утверждениям. Вы, волнуясь и переживая (и обличая), прямо затребовали отповеди:
     - неужели стыд за содеянное не гложет по ночам;
     - пора задуматься о содеянном;
     - может попросить прощения;
     - тебе заданы конкретные вопросы, наберись смелости и ответь;
     - легче станет.
     Облегчен (и с надеждой, что еще легче станет), чуток напуган напором Вашим, однако, набравшись смелости и плюс — духа (как Вы и посоветовали) – ответствую. Не очень хочется мордовать Вас выдержками из публикаций разных лет и источников, и авторов. (Это все те, о которых Вы так мило: » Товарищ политработник, что делал ты в стране далёкой, куда тебя никто не звал?..»). Но надо, Федя (то бишь Миша). Единственно, тов. Миша, не стану полемизировать с Вами по поводу белого полотна постели и оспаривать Ваше «разъяренное» суждение: «… неужели стыд за содеянное не гложет по ночам». Нет, тов. Миша, не гложет. Ибо нет абсолютно никакого стыда в том, чтобы в ночную пору активно заниматься любовью, вышептывать в ушко любимой женщины милые глупости, чудить, проказничая, и делать детей. И кстати, быть может, Вы и этого не знаете: как чудненько крепко спится после обоюдоострого секса, и, погреховодив, уснуть сном младенца или праведника – без сновидений и размышлений. Вы задели всех нас, «политработников-интернационалистов», а потому и форму общения я избрал именно такую: показать Вам и людям, наши оценки давних событий, УЧАСТНИКАМИ КОТОРЫХ МЫ БЫЛИ… И излагали мы свои мысли не в угоду кому-то и чему-то, не в споре-трёпе с Вами, искусственно «подводя доказательную базу», как член к носу, а боль ложили на чистые листы бумаги наедине с собой, нисколько не думая и не заботясь о том, «и шо о нас подумают когда-то Миши и Маши на белом свете»…

     ПОДБОРКИ О БОЕВЫХ ДЕЙСТВИЯ
     (как воин-интернационалист в атаки хаживал, и почему за него НЕ СТЫДНО).

     Укрепили дух спиртом — никто не хотел умирать! Не трусили бойцы, но разумели — страх так простодушно не унять, предательскую дрожь и мысли несветлые. Был все же этот трепет боязни, был! Безмерный, неунимаемый — холод под ложечкой. На душе — нехорошо до тошноты. Махорочная затяжка — сплев; пожили, значит, — сплев… Рожденье тайное стиха. Как суть молитвы драгоценной: «Поручик курит до сигнала. На фотографии в конверте десяток слов, чтоб та узнала, как он любил за час до смерти»…
     Вдруг — легонький искры хруст: рассыпались три зеленые ракеты. И пахнули невысоко сигналом, к которому так долго подбирались, — в атаку. Шарипов скажет потом: «Интуитивно почувствовал: что-то не в лад, как-то ломко внутри, сомнение и тревожность обуяли, или звериное чутье профессионала сработало. Смотрю на часа — 19.25. Что за мать твою — на пять минут раньше. Про себя чертыхаюсь, воплю команду, и запускаю двигатель».
     Отчаянная последняя схватка! Все — в ряды! Черные тучи все гуще, в черной ночи карканье черного воронья, разбуженного взбесившейся долиной и взломом неба, — все громче!..
     Хафизулла Амин пришел в сознание приблизительно в 18.00, а в 19.25 — рванули в атаку и начали штурм. На Дворец обрушился шквал огня.
     =============================
     Страх обуял всех и властвовал, готовый завладеть до основания и конца. Но совладели собой, кто и как мог, и смог. Кто-то до первой царапины щадил себя и шел с оглядкой. Кто-то до первой крови своей или товарища. В ком-то гены отцов-фаталистов пробудились, в ком-то гордость, побитая обществом всеравенства — чесаных под одну гребенку — проснулась. Протрезвели в лютости и в восторге погибельном, сызнова опоились безысходностью и на опохмел души подхватили случай редкостный — когда прозябнет беспомощность без помощи. Созреют в атаке и поймут, что недалекие дядьки — архиидейные наставники и учителя наши — понапридумывали множество забот о беззаботном советском человеке.
     Взмолятся заре — всесильному началу новой жизни — они потом, на завтра отложив надежду и само желанье жить, а в те минуты роковые шагали великаны стосемидесятипятирослые в полный рост, не помня, в иную секунду затемнения сознания — в угаре побеждаемого страха — имени своего, но чтя незабываемо имя предка своего. Сейчас, как никогда пособляющего, а может, и — спасающего.
     И продолжил лейтенант на распев — наследник известного муллы в Узбекистане и приемник славных традиций русского воинства, прикрываясь мысленно Аллахом, как щитом, (допускаю и это — не зазорное) — в полный рост поднявшись, чтоб видели его отовсюду солдаты («не надо бздунькать» — такая поговорка у командира была): «Мусольмоооон, за мной…».
     И пошли мальчишки, и пошли в вопле, и в страхе пошли, сопли размазывали по детским щекам, орали и перли, плакали и страдали, не стыдясь и не скоромясь своей слабости, которую ночь припрятывала — спасибо ей, беззвездной в те минуты и глухо непроницаемой — они шли и шли, поодиноко и все вместе, и стреляли, и палили, и гвоздили, и долбили, и садили, и лупили, и строчили… Мусульманин в мусульманина. Брат в брата по вере. Добро и зло сошлись, перехлестнулись. Сшиблись в азиатской метели. Земля родная, ты перепутала чего-то, запутавшись в ту ночь в себе самой и в людях.
     Не было призывных воплей «ура!», но и языки не проглотили, безмолвствуя в борении и преодолении себя, разное вырывали из нутра, кто во что горазд был. Надсаживались, взбадривая себя и товарища, ор стоял, как крик загонщиков на облаве зверя свирепого. Прогикали — и не замолкли. Разгикались — не уймешь. Ударились с наступательным криком во всю прыть на неприятеля, перекликаясь в слове остром, глумясь в стремительном натиске над отцом небесным и матерью земной. Нанаукаялись вволю, облавщики удалые — голосистые крикуны, визгуны, порскуны, гикальщики… Голос, надсаживая, напитываясь лютостью. Зверя затравливая, сами зверели.
     За ними — огольцами, вызревшими до поры по воле судьбины и ставшими враз мужчинами — упревая под бронежилетами, отягощенные ими и еще обремененные недобрым набором всяких железяк бранного труда, и глубокими познаниями науки убивать, шли, грузной ступнею, следя по кабульскому снегу, посапывая остервенело в промерзшие варежки, и проклиная свой сегодняшний удел, — за ними шли офицеры: избранные избранники КГБ — палаческая аристократия двадцатого века.
     Солдаты об этом знали и были предупреждены, и они — бойцы первого в истории отряда спецназа ГРУ — не могли допустить позора при тех, элитных мужиках, и не смели не быть храбрецами. Им не должно было быть зазорно за свою недетскую работу. И им не стало совестно за смелость свою и бестрепетный свой порыв. Прошли они все достойно этот ад кромешный. И даже кэгэбистский генерал Дроздов, скупой на похвалу, выверенный в словах, когда дело касалось особенно не своих, напишет годы спустя: «Из тридцати шести раненных солдат из «мусульманского батальона» двадцать три из них не покинули поле боя».
     По ним ошибочно ударили и «Шилки» наши, и наши гранатометчики, и из многих окон напротив не свои тоже палили… Но в велико возникшем сплаве братства: неврожденной юности, когда невеста солдата не успела полюбить, и уже оплакала его; в возникшем сплаве знатных ремесленников, которые превратили свое ремесло убийства в искусство уничтожения человека, — они все прошли и все изошли тогда, в ту ночь. Варфоломеевских начатков.
     На хрупкости своего хребта ребята, дети-солдаты, вытащили отборных бойцов. Вытянули самых лучших в КГБ наверх и довели до парадного подъезда уже разворошенного дома, открыли им тяжелые затворы и впустили в залы. А сами ненадежно примостились по периметру площадки, обдуваемой всеми ветрами, и залегли, как попало, не находя укрытий, на плитах открытого, простреливаемого со всех сторон пространства. Когда в их рядах образуются прорехи — товарищей убьют и искалечат — элита еще раз возопит о подмоге. И мальчики, без бронезащиты и заграничной финтифлюшки — шолома-каски, держащей удар и прикрывающей мозги; так вот, эти мальчишки, огражденные от смерти единым доспехом — прохудившейся за время командировки рубахой — не «бздунькая» и не колеблясь, войдут в тот дом. И что там детям было делать!..
     Их командир, взводный Турсункулов, в декабре 2009 года публично принесет афганцам свои «глубочайшие извинения за наши действия» с такой знаменательной приметой на конце: «И последнее — не держите зла»…
     Заметьте, извинился лейтенант — «налетчик» образца 27 декабря 1979 года. Офицер, который командовал взводом, и удел случился у которого в жизни — выполнить приказ. А те, которые посылали его, мальчишку, и живы покуда — помалкивают с извинениями и криком кричат о выполненном долге, и готовности повторить все сначала, и, если бы доверили столь высокое и ответственное, то повторить еще много и много раз. Может, это и хорошо, что они, дедульки, не способны «повторить» даже и одного раза — в силу возраста своего. А то б по дряхлости и ветхости, и дури стариковской — ой, сколько бы дров наломали, кавалеристы-конники лихие. В атаку сердце рвется, душа в клятвенных заверениях — заклинаниях, а духу молвить: «извини» — не достает тем храбрецам, что пролеживают бока на печи да едят калачи.
     … В этой накатной волне, устремленные к подвигу юные, молодые и старые, по принуждению долга и приказа, невольно обращенные в осквернители истинной святости и ценности человеколюбия — угнетая в себе страх, звонко порочили Богородицу — и испробуют себя выстрелом в живое, испытают собственной удачей, искушат личной незадачливой судьбой.
     ==================
     Славный «мусульманский батальон» пошел. Туго набив чрево машин грешными витязями, отягощенных бременем приказа и средствами уничтожения всего живого, славный спецназ начал и приступил. И потащил в историю на плечах своих, не чаявши, пожизненную ношу личной славы и державного бесславия.
     Нет на войне чистоплюйской целомудренности. В ночь уносились две задачи — два кома ниспадшей на них грязцы. Первая — она есть эхо любой войны, чисто боевая — довести товарищей по оружию до порога стороннего дома, дать им, насколько это возможно, больше шансов на жизнь, прикрывая их исступленный порыв от навалы-налета с боков и тылу. И отмахиваться горячим свинцом от тех, кто не пал духом и пер спасать, исполнив долг до конца, своего Амина. Спецназ ГРУ телом своим заградил, как щитом, спины бойцов КГБ, подставляя под огонь левогрудый стук своих сердец, огражденных от пуль накачанными мышцами не целованных туловищ,- без бронированных чешуй мудреных жилеток. И чтобы еще надежнее прикрыть их, бойцов КГБ, и их тоже кружащиеся сердца — такие неуемно гулкие в атаке — все «мусульмане», как один, колебанья исключив, отдали им свои эти самые панцири — бронежилеты.
     Второе дрянное, не касаемое тогда, к счастью, спецназа, и что исходит не от открытого сражения, а от тайны глухонемой: выйти на Амина, прорваться к тому, настичь его и застрелить, старательно устлав пулями почти безжизненное тело. На месте пристрелить. Порешить. Уничтожить. Убить…
     Нет смерти чище, чем в бою… Слова не мне принадлежащие — Игорьку Кошелю. Прекрасному парню, журналисту талантливому, песеннику от Бога. Барду восторженному. Он, Игорь, накануне выпуска прочитал в газете мой очерк «Мела свинцовая метель», да и другие «байки войны», и под впечатлением попросился в Афганистан, отказавшись от распределения в Германию. Шаг лейтенантский от кайзеровской умытой брусчатки в сторону персти сыпучей необетованных афганских земель, опаленных войной, и зыбучих, простреливанных горных троп, — я тогда не осмыслил, а нынче мне это — в гордость. И что «начитались меня», и что тот шаг того офицера-новожена к непреходящему устремлению меня побуждает — как бы детям своим подрастающим в пример вручить. И не меньше того!..
     Я всегда сожалел, что мне не удалось этого великолепного парня определить в наш отдел «боевиков». Впрочем, полковником Игорек стал и без чьей-либо помощи. А его «окопная проза», читаема с сухой слезой и комком в горле, таит личную отвагу и мужество автора. Талант его — от отца-матери — не выветриваем; в подпитке и помощи — не нуждался. «Мы учились носить форму, как женщины учатся носить улыбку», — это его, Игорева, серебряная россыпь. И это вот тоже его, Кошелевы, золота крупицы: «И поднял нас Ил над Загребом, и понес над Европой домой. С девяти тысяч метров войны не видно. Европа — зеленая, Афганистан, помнится, — серо-коричневый. Здесь — леса, поля, там — горы, пустыни. Война внизу, на земле: за деревьями, за камнями, в окопах, в колодцах, в домах, за дувалами. Война — в глазах, в морщинах, в сединах и в сердцах. Война на кончике пера, которое всегда готово ответить на вызов судьбы. Военные чернила не высыхают»…
     Нет смерти чище, чем в бою… В том мало утешенья, но праведное все же есть: открытый бой — не тать в ночи. И не убийство хворого в постели.
     Когда будут растоплены снега и дом спален, непрочен суд земной — заявит о себе. Они еще только засобираются убыть в Союз, я вместе с новогодней елкой привезу им первый «международный отклик»: «портрет» воина-интернационалиста. На пахнущем типографской краской плакате — лубочный мужик в чалме с дубиной и дехканин (тоже в чалме) с мотыгой яростно гвоздят по лысой голове отчаянно раскорячившегося советского карапуза-генерала, насквозь проткнутого штыком бегущего мусульманина (и тоже в чалме); подпись: «Бей, ребята, да позазвонистей!». Перевод, конечно же, дерзкого в отваге туркмена, уродившегося под крупными ясными звездами на колодце в барханах красивой пустыни Каракумы, в роду племени текинцев — служивших в коннице царя Дария (но не в услужении пребывая!) и в личной охране парфянской царицы Радогуны. Я говорю о ротном командире с душой пиита — старшем лейтенанте Курбане Амангельдыеве.
     Годы спустя, заполучив высочайшее дозволение, косноязычные уполномоченные обвешают гирляндами участие групп КГБ в операции «Шторм». И самих участником не преминут озарить ореольным вниманием. А в ГРУ, где врожденно отвращение ко всякой кружковщине и самовосхвалению, разведчики и диверсанты тихой сапой будут продолжать делать свою работу и говорить неправду, откуда у них, и за что ордена. А подчас — и за что они были отлучены от своей «фирмы», и даже случалось — были заключены под стражу на немало лет. Людские козни известны, и спецназ уведут в тень, а «мусульманский батальон» вообще отринут на неосвещенные задворки истории. Будто в их залах люстры затянут черным крепом и подвяжут черными лентами по случаю похорон…
     Но Вася Праута этого не знал, когда заштормило, и — разлетелись в серебряные дребезги зеркала и люстры Дворца — цитадели… Лопались ярким свечением-вспышкой поражаемые прожектора, освещавшие пространство вокруг Дворца и подножье, к которому в тяготении кралось несчастье. Они гасли один за другим, переставая слепить наступающих, но с их прытким исчезновением не становилось окрест непрогляднее, напротив — недобрый свет, без надежды возгорал и силился…
     Шестнадцать стволов, отпущенные на волю, сорвались с поводка, как ненасытные голодные псы, куражились в небе, и, распарывая пространство ночи и освещая ее яркими всполохами недобрых россыпей мартеновского свечения, огневым жарищем лепили призрак кромешного ада. Разверзлась треклятая преисподняя — образ апокалипсиса. Там, на взгорке, за толщей средневекового камня, и здесь, в долине, в каждой рвущееся вперед машине, за листовой броней отечественной стали, забились, затрепетали души. Задышала кровь, еще не пролившаяся, но на выходе. Сговариваться сердцу и разуму в согласии — тщетно. В вечной ночи не пропасть — погонятся по следу снаряды Прауты, и — нет спасенья. Никому — ни тем, ни своим.
     В отблесках извергнутого скорострельными пушками пламени лоснились бока «Шилки», будто они были напомазаны соляркой. Спереди, у гусениц, опалился снег, стал бурого чумазого цвета, но в секунды залпа — отпугивал красными разливами. Снаряды уносились с шипеньем и визгом туда, где их не ожидали и не жаждали встречать, в ту — на полградуса — даль, оставляя за собой выбросы ярких зарниц, сотворенных харкающими стволами, и формой напоминавшие сладкую гигантскую вату на палочке. Всполохи соперничали со светлой безоблачностью солнечного дня, и на сотни и сотни метров обнажали местность, и суть урождающегося несчастья.
     Евгений со своей установкой торовато посылал снаряды со скорострельностью 3400 выстрелов в минуту, давил «гашетку», припадал к триплексам, подчищал точность, норовя угодить в оконные проемы, орал на своих «красавцев», клял, на чем свет стоит Прауту из-за прерванной связи, и валил, и валил, и валил….Озоруя с ночью — обращая ее в светлый день, пренебрегая законами природы и бытия. Он лопатил и молотил, уточняя на глаз такие важные величины для уничтожения всего живого, как градусы. Не могу сказать, устали ли руки уроженца Березы Картузской, что в области Брестской, но то, что молодой парень, по имени Женя, в ладонях своих одним из первых на той войне, в ту ночь насобирал горсти пепла — это точно…
     К тому говорится, что миф о том, как десятка три суперменов из КГБ прорезали, словно нож масло, две тысячи отборных вояк-афганцев, устелив трупами подходы к дворцу и коридоры его, и залы, и лестничные пролеты, и вообще все мыслимые и немыслимые просторы — до самых до окраин — есть действительно только миф и блеф. Пожалуйста, имейте в виду — я не о «долевом участии», я — о цене того нападения. Никого не хочу принизить, уронить достоинства, взять под сомнение смелость и храбрость бойцов, умалить заслуг и надругаться над памятью, жизнь утративших в атаке. Договорись же — я скажу правду, и только правду. Сколь бы она не была горька и как бы меня не поносили. И в этом я себе тоже отдаю отчет. Как и в том, что ни один из нас не может претендовать на то, что только он знает истинную правду об афганской войне. Но согласитесь, дурное это дело — уверовать в «киношную комедь»: один, но «супермужичок», и голыми руками — хрясь-хрясь, и — нету сотни…
     Легкий бой — лукав и лжив.
     =======================
     Его донесут до машины, уложат. Павла будет бить сильнейший озноб (врачи скажут — потерял три литра крови). Общими усилиями и стараниями приспособятся — ноги уткнут в теплый воздуховод, а руки, заледеневшие, солдат будет согревать своим дыханием. Всю дорогу будет сидеть, и дышать на руки. Нет имени этого славного парня из «мусульманского батальона». Ни Павел Климов не знает, ни я вам не скажу. Климов пытался что-то разузнать — не достучался. И я делал попытки. Похвастаться нечем — знать, плохо мы оба искали … Обидно. Не знаю, почему, но так не должно быть — такое дыхание целый мир согревает. Поклон тебе, Неизвестный, красивый человек.
     Вольноотпущенные в ночь снайпера. Лежка на косогоре в пластанных снегах. Ожидание, что тянется за предел тоски. Окна Дворца, притянутые идеальной оптикой с перекрестием точки прицеливания, — на дальности вытянутой руки. Словно с ладоней вскармливаешь смерть, отправляя пулю за пулей во всплески вспышек, и с каждым плавным спуском «курка» угасает крохотное пороховое пламя от выстрелов с той, враждебной тебе стороны. А если приноровился знатно, с дыханием совладел, улучил момент, и — огонь чей-то жизни угаснет. Оптический прицел устраняет разницу во взглядах на жизнь.
     Дребезги и осколки по голове. Полная глухонемость — память, обкорнанная ножницами всепожирающего молоха войны. Сверхбессмысленейшее слово — жив?.. Вопль вспоротого нутра — да-ааа!..
     Снеговая метель заметала неспешно оброненную горлом кровь Федора Ерохова. Он хрипел, задыхаясь, ногтями вгрызался в растопленный собственным телом утрамбованный наст, на погост не давая себя увести… Клекот в ночи издавала гортань… Его подобрали по этому птичьему звуку звериной печали… Вовремя очень, и — спасли: выжил боец.
     А в ста метрах подале прибрали солдаты спецназа другого бойца — офицера Волкова. Дмитрия по батюшке Васильевич укладывали в грузовик с трудом и напругой. Отмякли непослушные плечи капитана — мешали. Бедное тело плакало остывшими опущенными плечиками. Ноши не будет у этих плеч никогда — автоматные пули кучно обсыпали грудь и живот, и — убили… Снайперскую винтовку положили рядом, с которой он вышел сегодня на охоту на «везунчика» Амина. Теперь эта грозная штука при оптике нежданно-негаданно стала неопасною ни для кого, и больше непотребной — ни Дмитрию, ни Хафизулле.
     Амин, непорешенный Волковым, пережил-таки его, своего палача, — всего лишь на час.
     =======
     Нас вытребовали, и мы пошли. Не раздумывая и не загадываясь. Тот, который нас призвал (полковник Бояринов, Герой Советского Союза – посмертно. – Э.Б.), невысокого роста — исполином мне свиделся на фоне горящего дома, в опаленном проеме черного лаза — парадного входа. За спиной его пульсировали квантовые вспышки — царапины пространства — и взъершенными мерцающими пунктирами вычерчивали отдаленный, и по облику — совсем не злющий! — образ местечковой схватки. Фигура его — излитие мощи: круглое, без волевых черт лицо, в разводах крови по щекам и лбу — изгаженное красным; рот в крике раскрыт широченно: темный зев — светлый зов; ноги расставлены стойко — сила и твердь; рука правая выброшена вперед и вверх — привлечение вниманья; левая — в бинтах пообтрепанных, наскоро обвита; куртка кожаная вразлет — раздолье необъятное тела, левая нога выпростана в устремлении — продолжение маха неостановочного. Он явился некстати, вышел из небытия, неожиданно возникнул из громов и дымов — тем поразил и отрезвил. Он, тогда неузнанный мною, будто бы, вытесанным из камня, ступил на землю, и, повинуясь этому человеку — солдату, глыбе этой из впечатлений моего детства о Великой Отечественной, мы безропотно, подчиняясь ему — призраку войны — легко и с радостью неунижаемой покорности, позволили ему увести нас за собой — в шумы бездны адовой и пекло.
     ==========
     Охрипшие горла хотели глотка воды. Больше всего на свете — именно воды. Вязла слюна, гибли слова в сухоте. В упорстве бредущих на смерть и несущих смерть — апатично открывающих, бросающих, разящих — молчание заявляло себя дальновидностью и мудростью.
     Я понимаю, они должны были тихо сойти с ума или громко и истерично расхохотаться, подняться в полный рост и зашагать, не прячась и подставляя себя под огонь стрекочущих автоматов. А, осознав последней ясностью сознания, последней вспышкой рассудка, последней крохой надежды — что ты, наконец, убит, успокоиться от кошмара, улыбнуться тихо про себя и застенчиво кашлянуть, боясь потревожить свой собственный упокой.
     Я понимаю, они должны были сойти с ума, соучаствуя во всем этом диком и бесчеловечном, попирая промысел божественный и отвергая несокрытый смысл бытия, как главнейшую заповедь человечества — не убий.
     Я понимаю, они должны были сойти с ума, даже выдумывая для себя наивную сказку нелюдского наважденья — какую-то особую меру в определении несуществующих ценностей, способных оправдать их и избавить их от земных грехов тяжких…
     Но я не понимаю, почему они не сошли с ума. Там повсюду была кровь, кровь и кровь. Она была именно разлита, а не обильно полита. Вялая густота — она апатично чавкала под ногами, их ботинки на грубом узорчатом костяке вминались в гранит ступеней, как в мягкость ворса ковров. А когда солдат залегал, а потом устремлялся вперед, становилось не по себе от его облика — грудь, живот, ляжки, ноги до колен, — все было изобильно пропитано кровью. Хотелось верить — кровь не бойца, но не спросишь у него всякий раз: твоя или… его?

     ****************************************************************
     ПОДБОРКИ О ПРАВДЕ

     «Сегодня наша страна обязана позаботиться о тех, кто по ее приказу до конца выполнил свой воинский и интернациональный долг. Государство в неоплатном долгу перед семьями погибших». Кто только не ронял эти и подобные слова. Высокопарно и лениво, к месту и по случаю. Нас, унижая, — афганцев. Потому что за барско-пренебрежительной чепухой, сплюнутой ритуально во дни торжеств и пьяни грустной, традиционно следовал глубокой реверанс со стороны «старшего районного или областного афганца — в белой отглаженной рубашке и при галстуке» со словами почтительной благодарности к представителю власти. Присутствующему или с надеждой, что тому, отсутствующему в сей момент, пренепременно донесут. За то — вот ведь курам на смех — что тот, уполномоченный, и нами же воздвигнутый на пьедестал вальяжного почета власти, сделал для афганцев на грош, хотя по закону, определению и, наконец, по чести надлежит делать на миллионы.

     ======

     Правда не может быть только на одной стороне. Если даже эта сторона озарена сиянием генеральских погон и обмороченным сознанием двойных стандартов их носителей. Подзабыто что-то нынче: не на кафтане, честь, где красуется орден, а под кафтаном, где сердце совестливое стучит. И оставим пафос записных орунов-изобличителей, провозглашавших с трибун торжественных собраний: что, мол, иные все чернят, оглядываясь, видят лишь руины!.. Оставьте пустые споры — это иллюзорность, весьма востребованна

     Ответить
3. Андрей Капелюш

   07.11.2012 - 13:10

   

   Дальнейших удач, дружище! И — новых полезных встреч!

   Ответить
4. Kamill

   07.11.2012 - 22:10

   

   Ряженые: атаманы, графины и пр. «шанхай».

   Ответить
5. Валерий

   07.11.2012 - 23:02

   

   Господин Волк! Я приношу Вам тысячу извинений за ужасно бестактный вопрос, который меня давно интересует. Но сегодня Вы сами «спровоцировали» меня его задать вот этими словами: «Хотите тоже съездить «на халяву в Таврический»- открывайте свой информ-ресурс, годами над ним профессионально работайте.
   САМИ его финансируйте и т.д. и т.п»
   Я не обижусь на Вас, если Вы не ответите или ответите на мой адрес в интернете (я никому не расскажу). Я хочу спросить у Вас: » На какие средства Вы содержите этот сайт? Ведь реклама у Вас небогатая, а «игрушка» дорогая. У Вас есть доходный бизнес, состоятельный спонсор? Ещё и ещё извините.

   Ответить
   • Александр Волк

     09.11.2012 - 09:06

     

     Спонсора у нас нет.

     Поэтому сайт развивается очень медленно и не всегда все работает из-за отсутствия времени у меня, Директора сайта.

     Но — все сделанное мое. Сайт действительно общественный, и выражает только наше мнение и мы публикуем всех, кто присылает материалы и левых и правых.

     Открою секрет — сайт недорогая игрушка, она дорогая по количеству времени которое в него вкладывается, но не по сумме. Сумму мы покрываем своей рекламой. Кстати — не политической рекламой. Если у нас появится хороший рекламный агент, которому можно будет доверять — сайт имеет возможность стать дорогой игрушкой, прибыльным бизнесом — но это не самоцель.

     Александр Волк реализует через сайт — свое главное право — РАБОТАТЬ В ИЗРАИЛЕ ПО СВОЕЙ ОСНОВНОЙ СПЕЦИАЛЬНОСТИ — ЖУРНАЛИСТ.

     Я реализую свою цель — остаться профессионалом, в своем направлении — информатика, программирование.

     Директор сайта Артур Клейн.

     Ответить
     • Валерий

       09.11.2012 - 10:42

       

       Уважаемый г-н А.Клейн! Спасибо за ответ, которого, если говорить честно, не ожидал. Вы правы,говоря о том, что предоставляете трибуну и левым и правым, иногда даже клеветникам, что приносит ущерб репутации сайта. И не могу не высказать Вам своего мнения о том, что в публикациях руководства сайта ВСЕГДА односторонне — положительно оцениваются популистские действия России по отношению к соотечественникам, но НИКОГДА я не видел с Вашей или г-на А.Волка стороны основанной на позициях права (как российского, так и международного) оценки антиконституционных действий российских ведомств и судов, не признающих, например, гражданства тех, кто родился на территории РСФСР. Согласитесь, что ущерб, приносимый соотечественникам таким положением, значительно больше, чем польза от призывов изучать русский язык. Согласитесь также, что такая позиция руководства сайта не может не наводить на мысль… С уважением.

       Ответить
6. Руслан Атаев, Рамат-Ган

   08.11.2012 - 11:19

   

   С интересом прочитал, посмотрел фотографии! Рад, что существует такое мероприятие соотечественников. Тем более, как филолог-преподаватель, закончивший факультет русского языка и литературы. Александр — молодец!

   Ответить
7. Григорий Гонтмахер

   08.11.2012 - 12:43

   

   Саша, не слушай завистников и недоброжелателей.

   В Афгане не было легких дорог и прогулочных маршрутов.

   А твое участие в конгрессе значимо, поскольку представлял ты фактически не только русских израильтян, но и всех своих сослуживцев, в том числе и по Дальнему Востоку, волею судеб оказавшихся за пределами России.

   Скинь мне, Саша, свой почтовый адрес — вышлю тебе свою книжку о Холокосте в маленьком латвийском городке — Краславе.

   Многим уже отослал, в том числе Ларченкову, Бондаренко, Хондошко и другим нашим ребятам.

   Словом, так держать, Саша! Жму руку, ГРИГ

   Ответить
   • Валерий

     08.11.2012 - 13:14

     

     «.В Афгане не было легких дорог и прогулочных маршрутов.»
     Да, трудные дороги, конечно, оправдывают. А что, у захватчиков России в 1812, 1941 или у тех, кто напал на Израиль в Судный день были лёгкие дороги?

     Ответить
   • Миша

     08.11.2012 - 13:49

     

     Г.Г «…представлял ты фактически не только русских израильтян, но и всех своих сослуживцев, в том числе и по Дальнему Востоку, волею судеб окзавшихся за пределами России».
     Не знаю, поручали ли ему сослуживцы их представлять, а вот русских израильтян представлять его никто не уполномочивал. Он даже на этом сайте, не говоря о других, не обсуждал эту поездку. Как зовут этих людей, которые не имеют право, но берут право в свои руки, что бы говорить от имени других. Он даже не решился, свою уже произнесённую речь, опубликовать.

     Ответить
   • Александр Волк

     23.11.2012 - 06:50

     

     Отправил, Григорий Исакович = жду Вашу книгу.

     Ответить
8. moisey

   08.11.2012 - 22:07

   

   Как всегда публикации главного редактора Хайфаинфо острые и небезразличны читателям.

   Это находит подтверждение и в завязавшейся дискуссии по результатам его поездки в составе делегации на Всемирный конгресс российских соотечественников.

   А рекомендован А.Волк в состав делегации Всеизраильским Координационным советом соотечественников- выходцев из России.

   Да, есть такая организация в Израиле.

   Ежегодно на различные мероприятия, проводимые Россией с привлечением зарубежных соотечественников, из нашей страны постоянно выезжают различные представители, но только Александр Волк /фото Александра Вальдмана/ и Профессор Роман Шейнбергер представили читателям полный и интересный отчет о проделанной работе.

   Остальные скромно помалкивают — съездил и ладно.

   Такую порочную практику надо менять.

   И было бы интересно почитать об их проделанной работе в период этих командировок.

   Ответить
9. Дима Мордэхай Раханаев

   08.11.2012 - 22:39

   

   Хотел сначала написать «Оболденно!»,

   но скажу: Потрясающе!

   Действительно «Нарочно не придумаешь», другому бы не поверил.

   Уникальна все-таки наша жизнь и очень интересна, не смотря ни на что.

   А это «ни на что» — нам является для сравнения, чтобы мы могли ценить эту уникальную жизнь.

   Спасибо, Акела, очень понравилось.

   Ответить
10. Алла Петровна Клоц, город Пермь

    10.11.2012 - 09:06

    

    
    И уважаемый, и дорогой Александр!

    Я раньше даже и не знала о таком мероприятии.

    Громадное Вам спасибо за этот материал.

    Сказать, что это интересно, — ничего не сказать.

    Это просто замечательно!!!

    Во всех смыслах:

    - в смысле объединения людей, у которых «материнский» язык русский;

    — в смысле политическом, вернее, геополитическом, в том смысле, что в том мероприятии участвовали представители Израиля,

    - ну и «the last, but not the least», в том смысле, что Ваш журналистский стиль прекрасен, я наслаждалась каждой фразой, что так редко бывает, когда читаешь или слушаешь тексты большинства журналистов.

    И фотографии замечательные.

    И, наконец, это так в русле того, что делает мой сын в Штатах.

    Он это делает совсем в другом месте и на других условиях, но, в принципе, это на ту же тему — он преподает русскую литературу и русский язык американцам в университете, а среди этих молодых ребят многие потомки выходцев из России.

    Знаете ли Вы такое имя — Тамара Владиславовна Петкевич?

    Женщина, которой 92 года, живет в Питере.

    Написала самую прекрасную ( именно) книгу воспоминаний о сталинских лагерях, в которых провела значительную часть своей жизни.

    Мой сын перевел эту книгу на английский язык и теперь она продается во всех англоязычных странах.

    В университете Яша читает курс «Литература ГУЛАГа» и вот буквально пару дней назад он устроил по Скайпу конференцию с Тамарой Владиславовной.

    Говорит, что это было потрясающе.

    Студенты совершенно обалдели, задавали Т.В. умные вопросы и потом сидели притихшие и ошеломленные. Вот так все иногда с самых разных сторон сходится.

    Всего Вам наилучшего, дорогой мой друг ( не боюсь этих слов) , так как восхищаюсь Вами и тем, что Вы так профессионально делаете, и тем, что то, что Вы делаете, нужно многим людям.

    Алла

    Ответить
11. Ольга Николаевна Вишневская

    11.11.2012 - 14:03

    

    
    Александр — текст, фото и ссылка радио-интервью:

    всё просто отлично!

    Впрочем, как всегда.

    Главное, что материал так подобран, что хочется всё прочесть, рассмотреть и сожалеешь, что сама там не была!

    Ответить
12. Лейдерман Роман

    14.11.2012 - 10:53

    

    Уважаемый Александр!

    1.По вопросу «соотечественников, проживающих за рубежом».
    Мой родственник, который служит в израильской армии, рассказал следующую историю.

    Года два-три назад он был несколько дней на совместных военных учениях в Германии. В один из этих дней он пошел в кафе, где за кружкой пива вечером, после учений, проводили время участники учений.Неожиданно за одним из столиков он услышал русскую речь-разговаривали двое немецких военных. Подошёл к ним, поздоровался.Немецкие ребята пригласили присесть за их столик. Выяснилось, что они из одних мест. Выпили за это, разговорились.
    Позже в кафе зашли американские военные. Двое из них, услышав русскую речь, тоже подошли к их столику со словами:»Привет земляки.» Из кафе они ушли последними. До конца учений каждый вечер израильтянин,немцы и американцы вместе пили пиво.Одним словом-соотечественники.

    2.К фотографии «Краткий «вопрос-ответ» с Алексеем Венедиктовым, Главным редактором «Эха Москвы».

    На Вашем месте я бы предложил Алексею Венедиктову на основании http://haifainfo.ru/?p=19608 извиниться перед израильскими ветеранами ВОВ.

    Ответить
13. Иван Сас, Москва

    14.11.2012 - 12:23

    

    Сашка, привет!

    А в Москву ты случайно не проведал?

    Если бы проведал, наверное, дал бы знать. Хотелось бы обнять тебя крепко, соточку за встречу выпить. Помнишь, как когда-то во Львове в увольнении я нечаянно уронил и разбил бутылку «Биомицина», купленного в складчину на последние деньги, — я думал, что угробят меня сокурсники за это на месте «преступления». Но как-то обошлось…

    Если вдруг занесет в нашу столицу, дай, старина, весточку.

    Надо встречаться, потому что неровен час…

    Иван Сас

    Ответить
    • Александр Волк

      23.11.2012 - 06:52

      

      Рад приветствовать, Иван Петрович!

      Буду в Москве — так всенепременно…

      Ответить
14. Я - Эд. Беляев

    16.11.2012 - 16:28

    

    ПРОДОЛЖЕНИЕ (для тов. Миши) ПОДБОРКА О ПРАВДЕ

    Правда не может быть только на одной стороне.

    Если даже эта сторона озарена сиянием генеральских погон и обмороченным сознанием двойных стандартов их носителей. Подзабыто что-то нынче: не на кафтане, честь, где красуется орден, а под кафтаном, где сердце совестливое стучит.

    И оставим пафос записных орунов-изобличителей, провозглашавших с трибун торжественных собраний: что, мол, иные все чернят, оглядываясь, видят лишь руины!..

    Оставьте пустые споры — это иллюзорность, весьма востребованная оппонентами, вожделеющих себя в истории подправить.
    Родина у нас одна и единственная, та, где жили в интернациональной кабале наши честные родители, которую защищаем мы, пытавшиеся разорвать «пролетарские» цепи этой кабалы и та, где будут жить люди и народы впредь. Не мы, так другие. И никому не сметь определять, кто имеет право реветь под слова песни «как упоительны в России вечера», а кому — смеяться.

    Кто патриотичен, а кто — нет.

    Если человек гибнет за страну, то есть за дело правое, — это высокая смерть, смыслом которой является беззаветное служение Отечеству. Даже если Отечество предало своего героя — это нисколько не умаляет его воинский подвиг. Безымянность, бескорыстность подвига — вот что возвышает человека в собственных глазах и глазах потомков. Но когда отправляют умирать за призрачные идеи, искусственно вымороченные на политических подмостках и в идеологических, хорошо меблированных цэковских номерах, — это есть преступление перед человечностью.

    А те, кто указующим перстом отправляли людей на погибель, — им надлежит нести ответственность в полном соответствии с положениями уголовного кодекса — как за умышленное убийство.

    Дело не в том, что мы любопытствуем и хотим знать правду о той войне. Мы должны знать правду. Это нужно живым, чтобы помнить погибших. Это важно для детей моих, детей с нашего двора, нашей улицы, нашего города, страны нашей.

    А нас по-прежнему оскорбляют заведомой ложью мародеры памяти, выборочно отбирая, что выгодно им, и где они — красавцы неописуемые, супермены, белая кость, каста и самые-пресамые значительные в огневом бою. Любуются своей причастностью к оторванной руке, вывороченным кишкам, отрезанным головам, мозгам товарища, разбрызганным по базальту скалы в непреступном горном ущелье. Или по стенам дома чужого. Или по ступеням Дворца.

    Враньем оскорбительным нас не щадят, позвольте и мне быть в правде беззастенчивым. Вот это главное я и хотел вам сказать, читатель. Впереди у нас еще много страниц. Льщусь, что страниц правды… Повторюсь — я не увенчан лавром, и много ошибок скверных осталось за спиной. В них, прежних, — грусть моя, и там, позади, не осталось подлости. И корить за них меня не надо, знаком я близко с самоукорением. Пенять глазам моим, и лгать, умышленно смещать акценты, желая плоско, по-крестьянски, опорочить. Не судьи мне вы все. В свой час, перед кем надо, я — предстану: это — неизбежность.

    И, как говорят шкодники — школяры: там я и без «сопливых» объяснюсь. О главном же сейчас: рядом со мной шагают по этой спертой жизни дети мои, мама их и жена, и хрен знает, сколько в запасе лет осталось, но ради ребят своих и Голубки Нашей Ненаглядной, — не солгу…
    И не солгу еще и перед Солдатом! Афганцем! Горе претерпевшим, и чести не поправ!.. Постигшим высшую добродетель — верность самому себе!.. Преданность долгу ратника!.. Верность Родине своей!.. И дому своему!..

    =======

    Совесть нам велит — не петь с чужого голоса, поэтому мне и только мне принадлежат умозаключения, и я в выводах не ссылаюсь на указания и пожелания интервьюированных.

    Уважая их точку зрения, я в свою очередь не изменяю своей. Поэтому вторю и буду повторятся многажды, черт знает во имя чего… Даже если только один человек поймет меня — рад буду. А может, и счастлив по-настоящему. Потому что тот один уразумеет и освободится от раба, зарожденного в нем ложью, и завязшего в его душе. И он выдавит его из себя, и, озаренный светом добра и справедливости, по-новому осознает события дней минувших, и по-другому осознает самого себя. И в наследство вручит детям и внукам…

    Наша эпоха есть эпоха лжи, по преимуществу. Я не хочу этим сказать, что другие эпохи человечества отличались большей справедливостью. Ложь вытекает из противоречий; из надуманной теории столкновения классов; борьбы за демократию, которую постигают за чужие деньги и недемократическими методами; из подавления личности обществом — в этом смысле она составляла аккомпанемент всей человеческой истории. Но бывают периоды, когда социальные противоречия принимают исключительную остроту, когда ложь поднимается над средним уровнем, ложь приходит в соответствие с остротой социальных противоречий. Такова наша эпоха. Не думаю, что во всей человеческой истории можно найти что-нибудь, хотя бы в отдаленной степени похожее на ту гигантскую фабрику лжи, которая была организована и ежеминутно претворялась большевиками и их последователями, говорившим в первом лице — от имени народа и по поручению партии.

    Что дела в этой фабрике до какого-то мальчугана из далекого Афганистана, убитого пулей советского солдата, когда их, детей, в том регионе и в тот самый день, и час погибло от голода и болезней в тысячи раз больше. Кому есть дело до преступного, по своей сути, приказа штурмовать дом, в котором находятся женщины и дети, судьба коих неминуемо предрешена, ибо сказано жестко и неотвратимо: «Пленных не брать, никто не должен остаться в живых». Кто вникает в патетику разглагольствований о героическом и храбрости преисполненном исполняемом долге.

    Интернациональном… Было…

    Вбегал боец, заведенный приказным устремленьем, ступал по опрокинутым вазонам и цветам, от страха поникшим в собственной оранжерее — доме. Где их растили и поливали, и дарили. В сегодняшнем доме — облитом дождиком свинца, подобно просыпанным зернам, и ставшим от того домом неживым, нежилым, заделавшимся склепом родовым. Это — было, это — было! В вихре канувших событий, как на дне чужого сна, — это можно все увидеть, если совестью чиста — память. И жизнь — ну, хотя бы капельку! — не во лжи. Беда приглушится, притушится — всему на свете сроки. Но не правда, что все проходит бесследно…

    ========

    По лестнице спускался мальчик, и плакал жалобным, скулящим звуком потрясения. Страх поглотил крохотное существо и все, что в нем. В серединке живой хрупкости маленькое сердечко металось и истязало себя, борясь с атакующей испуганной кровью. Страх убил звук. Страх насытил кровь. Страх упивался своим величием, загромоздил залу, сжал тисками горлышко ребенка. Он, черноголовчик, придерживаясь стены, обошел, бережно ступая на носочках, тетю, лежавшую на ступеньках и корчащуюся от боли. Слезки котились не потоком «ревы коровы», как после нечаянно поломанной игрушки, а — закапывали украдкой пухлые щечки и ронялись на новую рубаху, одетую по случаю гостей.
    Мальчик невидящим взглядом учуял защиту. Неверными шажками, разбросав в охвате ручонки, распростертые доверчиво, как навстречу чему-то очень счастливому и родному, досеменил к большому телу, припал на колени, обхватил за ноги отца и уткнулся в одежду… липкую от крови. Амин прижал его голову к себе, и они вдвоем притулились у стены. Кровь пятилетнего кроху не вспугнула — или свыкся, пока шел, — ее уже было много вокруг. Но ощутил тепло. Тепло своего отца.

    А он, отец, полулежал на полу, прислоненный к барной стойке. Жизнь его утекала. Приоткрытые ресницы дрогнули, на ворсинки волосяных щетинок накатилась маленьким сверкающим бриллиантиком влага… Сил не хватило строго сказать или попросить, может, первый раз в жизни: «Уходи… уходи…». Сыну опасно было быть рядом. Отец понимал — пришли за ним… Он прижал малыша к своей груди. Они так и лежали в обнимку. Испачканные своей и чужой кровью. Она так кричала алым кармином в черных волосах мальчика, сбивши их в вязкий липкий колтун. И отец что-то шептал, вышептывал, успокаивал в полусознании и покрывающем его забытьи. Мальчишка повел головкой, словно поуютнее умещаясь под шеей отца. Казалось — улыбнется. Но виделось — не плакал. Только редко всхлипывал и мгновением припадал ушком к полным, запекшимся губам отца.

    Какие слова вливались в розовую раковинку, не знать нам никогда. Но думаю — слова утешения одни на белом свете — что у диктатора, что у жестянщика.
    В том диком пекле затерялся малый след. Где-то — пепелинкой в пепле. И некому отмстить, ответить. Мужчин в роду не стало — их истребили. Прошел сапог солдатский по всей его семье и роду Аминов. А как любила мама младшенького, черноголовчика! Как все матери — детей…

    ========

    Кто тот генерал, который спланировал бессмысленную акцию с отравлением, не имеющую на тот день никакого значения и смысла.

    Кто тот генерал, который настоял на ее проведении — вот только в угоду чему или кому? — подставив тем самым под подготовленный огонь и укрепленную за эти часы оборону своих и чужих подчиненных?

    Кто тот генерал, который спланировал скудоумную акцию, наполненную зловещим смыслом и бесчеловечным содержанием: не присыпить людей, а убить их всех, и в том числе — детей и женщин.

    Если бы одного Амина отравили — это можно понять. Но, судя по тому, что много человек было в жалостном состоянии, травили всех, кто был на этом торжестве. Травили скопом, как скот, зараженный опасной неизлечимой инфекцией. Аргумент-оправдание потом цинично изыщут: это-де было сделано для того, чтобы взять дворец без кровопролития. Обман чистейшей воды и ложь невообразимая. Охрана дворца питалась отдельно. Если бы кто-то травил охрану… понятно — крови бы поубавилось. А какое же сопротивление могли оказать лица гражданские, да и детишки малые? Согласно укладу и традиции обед у мужской части приглашенных проходил в одном зале, у женщин с детьми — в соседнем, отдельном. Столы с посудой и едой, само собой, разумеется, — разделены. Тогда возникает вполне логичный вопрос: зачем этим гнусным варварам — организаторам преступной акции — надо было подливать отравленный супец детям и их мамам? Или впопыхах и в страхе набадяжили все в одном котле, да и разлили по тарелкам: нежной маме и розовому детяте. И хрен с ними — не жалко: не свои же — чужие.

    Так бесчеловечно спланировать операцию и осуществить ее — могло означать только следующее.

    Первое: так как применение ядов — это исключительно оружие КГБ, то в победной реляции (донесение об отдельных происшествиях во время войны) факт отравления чекисты подали бы членам Политбюро как то самое-пресамое главное, что решило успех всей операции. Без глотка отравы, дескать, не поиметь бы нам триумфа, и все, в атаку поднятые, увенчаны лаврами благодаря только лишь смекалке КГБ, ее затее, умной и хитросплетенной, высчитанной и выверенной до мелкого глоточка кока- колы. Десантники и «мусульмане», конечно, построчили из автоматов шумно и маленько, потупотели по горушке, отвагу проявили, но полегли б они костьми, не будь столы для трапезы накрыты и нашим «эликсиром», который гости вкусили с соблюдением благочестия и благообразия. Реабилитировали б себя чекисты за все предыдущие промашки, снискали славу, и репутацию, весьма подмоченную, обсушили.

    И второе: могли желать преподнести в последующем «акт возмездия» как дело рук хорошей оппозиции. Именно добротной. Крепкой. Безжалостной. И когда советские, что до уничтожения Амина и его соратников, — ни при чем.

    Какая к черту внезапность, когда Джандад, понимая, от чего повально завалились гости, не паникуя и не мечась понапрасну, исполнил то, что ему и надлежало сделать. Он согласно расчетам на случай экстренных ситуаций организовал усиление охраны и обороны дворца.

    Амин сам не мог оказать ни реального сопротивления, ни дать какие бы то ни было распоряжения. Когда начался штурм, все гражданские, способные самостоятельно перемещаться, оказались на первом этаже, под лестницей. Так приказал Джандад, он отправил всех в самое безопасное место. И тем многих спас от неминуемой смерти.

    Он был врагом в том бою — для нас, советских.

    Задумайтесь, и ужаснитесь: Сабри Джандад («сябры» по-белорусски — «друзья»; хотя понятно, что события происходили не в Минске) нам «враг» по одной-единственной причине — что он является командиром подразделения, и добросовестно исполняет долг, предписанный ему принятой присягой. Он — командир той части и той страны, которая не находится в состоянии объявленной войны с СССР. А стало быть, о каких врагах вообще может идти речь? Он не вынашивал коварных планов нападения на присыпленных и больных, и под покровом ночи не приказал убивать детей-солдат советских. А походя — и женщин, и детей. Тогда встает вопрос закономерный: так кто же, кому враг? Джандад нам враг или это мы ему враги, коварства преисполненные подлецы? Враги его солдатам? Враги его народу? Что сказал «товарищ Сталин» о «товарище» Гитлере», когда германские полчища, без объявления войны, вторглись на территорию Советского Союза. Он очень плохо сказал об Адольфе.

    Пугательные аналогии, да? Возможно. А возразить мне, но, если по-честному и без зауми «квалифицированных поденщиков» от идеологии правящего класса, — и нечем…

    А для своих солдат, афганских женщин и детей, он, Джандад, был спасителем, и благодарность их пожизненна, нетленна — так в 2009-м мне довелось услышать из уст Наджибы. Девчушки, пережившей трагедию той ночи. Тогда ей было одиннадцать, брату — двенадцать лет. А мама ее, жена министра, была беременна, на седьмом месяце.

    - Нас в обед чем-то накормили, и мы все так захотели спать, что не могли стоять на ногах. Мы все были в таком состоянии, что не могли открыть глаза. Я помню, как мама взяла меня и моего брата, и постаралась увести подальше от семьи Амина — по-моему, это было правильное решение, и мама говорила: «Не засыпайте, я не смогу вас тащить». Когда мы первый раз проснулись от грохота во дворце, я сначала подумала о моджахедах. Ведь советские были нашими друзьями, и я никогда не думала, что такое может случиться, — дословно привожу слова Наджибы, сотрудницы Афганской службы Би-би-си.

    О наших же бойцах Наджиба изъяснилась так, что повторять не очень хочется. И дело здесь не в личном мнении. Слова ее о нас — то глас народа. Не выскрести из памяти людей ни благодарности к Сабри Джандаду, ни ненависти к нам.

    И нет ответа – кто тот генерал, и остаются только трупы да покалеченные парни на всю оставшуюся жизнь. Человеческий разум цепенеет от подобных преступных решений. Что ж ты, товарищ генерал, молчишь и в правде своей остаешься немым и глухим? Сколько должно еще минуть лет и десятилетий, чтобы авторы решились наконец вымолвить правду? Или дело здесь не во времени? Категории нравственности не подправляются веками. Нравственность – суть незыблемого, и дело только и исключительно в самой сущности человека…

    ======

    За руку попрощались — ощущал Хабибджан: они оба не уносили ничего плохого личностного по отношению друг к другу. Просто дороги их вот здесь, на этом месте, разошлись, и дальше пошли они своими стезями. Холбаев, командир элиты — спецотряда ГРУ, улетит дослуживать службу свою военкомом района в Ташкенте. А позже, когда республика Узбекистан в одночасье державой станет, в гору выйдет. Джандад, командир элиты — гвардии, тернистой тропой пройдет до самого предела — плахи. С гордо поднятой головой примет смерть, и в тюрьме его пытками не сломят, и от этого, бесясь от непокорности его и несгибаемости, неиствовать будут, и, наливаясь желчью, в исступлении лютом будут бить, изощренно мучить и тяжко пытать. Друзья пожелают помочь — отвергнет он их предложение, и смерть примет достойно, как и подобает пуштуну.
    Не надо рассуждать и допытываться у меня, на чьей я стороне, симпатик чей. Ничей, что касается этих двух офицеров разных армий. Советского офицера Хабибджана Холбаева я знаю по Чирчику, и наше знакомство с ним — шапочное. Афганского офицера Джандада я знаю по Одессе, мы учились на параллельных курсах в военном училище перед его переводом в Рязанское-десатное. В него была влюблена Таисия Николаевна — куратор нашего самодеятельного театра, а проще — драмкружка; терзалась, наверное, воспламененная женщина, когда Сабри уехал доучиваться в Рязань, и наше знакомство с ним — шапочное…

    Майору Джандаду сказали — убей Тараки, и он исполнил приказ образцово. Майору Холбаеву сказали — убей Амина, и он исполнил приказ образцово. Терзайте себя, если вам это в охотку: за кого вы горой, кто из них вам любезен или любезней. Я же не спорщик здесь с вами. Давным-давно определился, после отслеженных трагических участей захваченных и превращенных в развалины изб и хатенок, домов и дворцов, крепостей и замков, фортеций и цитаделей, соборов и церквей, храмов духовности и храмов духа человека… И я для себя определился: отдающий наказ — виноват, и — презрен он! Если приказ тот, по сути, преступен и направлен против человечности…

    ***************************************************************
    ПОДБОРКИ: ВСЕХ ПРОСТИМ!.. В НАДЕЖДЕ СВЕТЛОЙ ПОКАЯНЬЯ…

    Я уклоняюсь от прямого ответа. Как это ни мучительно, поди попробуй, объясни сыновьям, что их однолетки -дети, поглыбли в ужасной стране — на их глазах убивают отцов и братьев. У детей отняли мороженщика, у детей похитили смех. Только бабочка-траурница порхает над этой несчастной страной, которая покрывается холмиками свежих могил, и осыпается новыми проклятиями в сторону неверных и их прислужников. Им, кяфирам (неверным), сказано клятвенно: и объявлен джихад — священная война. Им донесли дурную весть, полную презрения и издевательства. В переводе это звучит приблизительно так: вы можете разорить наши дома и даже забрать их себе.

    А нам остается только надежда — ведь мы всегда были и всегда будем! Вы можете изнасиловать наших женщин. Но они от вас не понесут, рожать не будут — они скорее наложат на себя руки.

    А мы прикроемся общими словами о героике и прочей хреновине, и блудливо будем припрятывать, замалчивая больную темы, поконченных аминовских детей. И о живых умолчим: судьба их также никогда не освещалась в прессе. Мы, как жеманные целочки, будем выпячивать свою невинность и нести такую ахинею, от которой даже офицеры комитетской конторы — привыкшие проглатывать и перетравливать ложь, большую ложь и очень большую ложь с легкостью манной каши — с хохоту поукатываются, читая откровения своих коллег.

    ===========

    Понесенные жертвы при штурме Дворца Амина и в ходе всей войны оказались напрасными. Ставка на Кармаля, сделанная нашими спецслужбами и — под их воздействием — международным отделом ЦК КПСС была грубой, непоправимой ошибкой, которая привела к трагическим последствиям. Встречи и признания участников и очевидцев оставались заметками в глубине памяти, ворошили сознание. Их было немало, и не все полно можно пересказать — необъемной получится рукопись. А потому сокращаю, насколько возможно ужаться в воспоминаниях, больных и снящихся, но убеждаю себя — все-таки нужных. Во всяком случае, надежду робкую питаю…

    И на суд публичный не тороплюсь выставляться, мне обывательское мнение — ни к чему, безразлично оно мне.

    Все прожитое и пережитое ношу с собой и в себе, и не всегда готов распахнуть душу, и кого бы то ни было запустить туда, в выстраданные и светлые глубины своих прошлых лет. Не уверен, что взгляд обывателя способен разглядеть прекрасное, и не способен не то, чтобы сострадать, а даже просто понять. Уж лучше выпить водки наедине, и забыться в памяти, чем необразованному сердцу что-то втемяшивать в его голову, в которой бродит опара из жалких и убогих представлений о достоинстве, чести, благородстве.

    Афганистан, даже по прошествии времени, и если излагать честно, правдиво, по-совести, — это тема не столь больная, сколь болезненная, и, как я понимаю и ощутил, пройдя годами в воспоминаниях тропами войны, — разрушительная, неблагодарная, коварная, обиду несущая всем и вся.

    Ты, сколь ни ублажай себя мыслью о стремлении показать события без кривды, все едино обречен на нарекания и проклятья «героев тех дней, равно, как — и антигероев».

    Все давным-давно устоялось; те, кому счастливо повезло выжить и выцарапаться из окопов той войны, радостно маршируют в строю под свою музыку; взбадривают пьяных пионеров одноразовыми (15 февраля) воспоминаниями героизма по команде, воздавая вялую хвалу бессмысленной жестокости и отвратительному нонсенсу того, что объединяется под словом «патриотизм». Не берусь утверждать, что таковые личности получили головной мозг по ошибке: для них и спинного было бы достаточно. Я говорю о едва ли переносимой боли, постоянно и свирепо снедающей автора (и это годами!), когда ты упрямствуешь в доведении «своей правды», а тебе в пику и в оскорбительном оре и лае, пытаются навязать и противопоставить «свою правду», которая есть суть обмана и лжи. О чем знают сегодня даже и те самые «пьяные пионеры», упомянутые выше.

    Возможно, я бесталанен; возможно, слабо аргументирован; возможно, вовсе не психолог, не сердцевед, не тонкий и не вдумчивый наблюдатель и знаток человеческой натуры и его душевных переживаний — что не способен довести: патриотизм определяется мерой стыда, который человек испытывает за преступления, совершенные от имени его народа.

    Я бываю в глупейшей растерянности, когда вижу недопонимание моих оппонентов (или умышленное, упрямое нежелание спорящих со мной в переписке) — что касается свирепой добродетели (патриотизма!), из-за которой пролито вдесятеро больше крови, чем от всех пороков вместе. И что патриотизм — это готовность убивать и быть убитым по пошлым причинам.

    Ведь почему, тайны кому-то надо делать кокетливо-стыдливо нетайными. И как-то все это бочком, с привкусом бравады, словно гарцуют перед бабами с застенчивой глупостью. Или, напротив, — с ковбойской разухабистостью. Подавая повод усомниться, насколько наездник интеллектуальнее собственной лошади. Вот пример «похмельного победоносья»- образчик изуверства, выдаваемого за великий гуманизм великих гуманистов Страны Советов.

    Полковник (позже генерал) Ляховский, проработавший в оперативной группе аппарата советников, обратился к мемуарам и, кстати, сказал так некстати: «Кстати, оставшиеся в живых родные и дети Амина, окажутся в СССР, более того, окончат Советские ВУЗы». Здорово! Сначала задано, заведомо, умышленно, осмысленно, скрупулезно спланированно, целенаправленно многажды убьем, а не дострелянных, которым жизнь не в жизнь после перенесенной трагедии, отправил в советские ВУЗы изучать историю международного коммунистического, рабочего и национально-освободительного движения. (Был такой предмет). Интересно, что они услышали на лекциях о своей родине, ставшей на светлый путь преобразований — модная тогда тема. И узнали о своем отце, дважды убитом на их глазах…

    И еще я понял тогда, как много у нас духовных недорослей, которые считают, что мамы есть только у советских солдат… А еще — и папы есть, посвящающие тем дням трагичным трогательные (подчас до слез) стихотворения. Но опять же — своим детям. Не столько просто своим, родненьким, сколько нашенским, советским. Один из советников, Игорь Васильевич Астапкин (в последующем милицейский генерал-лейтенант и автор ряда песен «про войну в Афганистане» — самая мелодичная из них: «Над горами, цепляя вершины, кружат вертолеты.»), устами, конечно же, своей дочурки вымолвит прочувствованно, и очень так проникновенно изольет-исплачет:

    «…Ты в письме, помнишь, спрашивал:
    «Дети! Привезти вам подарок, какой?».
    Ничего нам не надо на свете,
    Только ты возвращайся живой!!!..».
    Кабул, 20. Х11.1980 года.

    Сергей Климов, он же «Карась», выйдя из «дворцового боя с Амином и его семьей», Новый год встретит в Кабуле. И в знаменательные часы той ночи подарит «однополчанам» песню: «В декабре зимы начало», которую написал в первые сутки распаляющейся войны. Эту, пожалуй, первую «афганскую» песню, исполняет чекист Юрий Кирсанов. Есть там и такие строфы — и он подает их душевно, с теплом — поистине любящего папы:

    «В декабре меня кроха спросит,
    Потирая озябший нос:
    «Папа, всем ли подарки приносит
    В новогоднюю ночь Дед Мороз?»…

    Не всем, девочка!.. Но тебе лучше этого не знать. А еще много-премного лучше: не читать то, о чем я поведаю взрослым — мамам и папам — ниже…

    Я вас ознакомлю в продолжение темы с изощренным словесным изуверством. Как с самим фактом, так и с формой его подачи. А также — с выводом и с лихим утверждением, и объяснением, должным по замыслу автора, пробудить наше сознание и заселить его пониманием произошедшего с посылом — намеком на оправдание злонамеренного злодеяния.

    Цитирую: «Члены семьи Амина были посажены в тюрьму… Даже его дочь, которой во время боя перебило ноги, оказалась в камере с холодным бетонным полом. Но милосердие было чуждо людям, у которых по приказу Амина были убиты их близкие и родственники. Они жаждали мести».
    
    Перебитые ноги… холодный бетон… отсутствие милосердия… жажда мести — воспринимается с пониманием и во все удаляющейся последовательности от страждущей безвинно — дочери Амина, к которой после утверждения «жажды мести», притупляется само сострадание. А как ловко закопана в грядках слов первопричина — «во время боя перебило ноги». Три шальные пули сами нашли себе цель — голени обеих ног и коленная чашечка левой — и …метко поразили…

    ======

    Давайте, на этом и закончим — мне надо валидол под язык положить. Дал слово своей жене и детям — никогда не возьмусь за перо и не вернусь в залы Дворца. Мне путь туда заказан. Путь этот — в никуда. В немеркнуще, черт бы его побрал, даже с годами, — бесславие!.. Там в ночи полной луны — кровавой Селены, такой она являет вид каждый раз, проплывая над Дворцом, в полнолуние бродит неприбранная душа пятилетнего мальчика и безутешная душа его отца. Я бы очень хотел, чтобы они встретились, притулились друг к другу, и пусть голова мальчика духа упокоится на груди отца — духа. И чтобы не было на свете и во тьме силы, способной разделить их и разорвать это нетленное союзничество мерцающего слияния душ. Неприкаянных доселе по злому року неправедной войны, и людской (никогда-никогда не оправдываемой!) подлости, со знаком сознательно совершенного и до теперь еще не замоленного, а потому и не отмщенного еще преступления. Перед одной светлой, невинной детской душой. Другой темной и греховной… Пусть они там пребудут в тиши и умиротворении, и с улыбками на губах… От этой фантазии — мне легче.

    Мысль пришла однажды: милосерден Аллах, и воистину проявил себя таковым, прибирая к себе с земли и с груди отца тело маленького мальчика. Милосерден в том, что не дал ему долгих лет, обрекая тем самым на неизбывную свирепую боль и всежизненную неприкаянную маяту — каторгу от увиденного, ощущенного, осмысленного и пережитого. Медленно умерщвляя непереносимыми страданиями, поглощением разума и каждой клеточки изведшийся в боли плоти. Милосерден Аллах — их Бог! Он разверзнет очи неспешно праведному совестливому человеку. Он на закате пути, как притомившемуся путнику, подаст ему глоток живительной влаги — библейского откровения и личного откровения души, и озарит осознанием истины. Но в конце. В конце пути. На старости лет, чтобы не мучился и не терзался человек грешный до того часа своего — последнего. А пусть себе во здравии покамест пребывает и в заблуждении, что все, им совершенное, есть правильное и верное: так ему легче брести, в слепом неведении сотворенного, злого. Пусть плечи не гнутся к земле под грузом ошибок. Пусть идет себе человек. Пусть род свой длит. Пусть дети его продолжатся в отце своем. Но когда уже пришел и дошел уморенный, и чада его у смертного одра сгрудились — уготовит ему милосердный Бог шанс откровения и покаяния истинного. И осветится божественное чистосердечие — так ли я жил, так ли завет исполнил и свое предназначение на земле. Пронзит постижение во всем, праведном, и в таком уразумеется, если причастен к событию той декабрьской ночи, что они…

    Что они не убили Хафизуллу Амина — они бросили зерно в землю. И оно дало ростки, и проросло. Вызрело гроздьями гнева, затребовав для созревания обильного полива. Кровью. Нашего народа. Народа Афганистана. Урожай бесконечен, безбрежен. Плодовитость страшная. Нескончаема и по сей день. Обилие страданий, боли, трагедий, изувечий. И жатва смертей. Нива бесславия.

    Не за горами четвертое десятилетие советскому вторжению в Афганистан. Народ наш так и не сумел залечить раны. Ошибку советских руководителей, увы, уже не исправить.

    Трагедия перешла границы Афганистана и расползается по Азии, по всему миру. Тот, кому пасторством и послушанием дано такое право — пусть отпустит грехи, а мы — давайте простим… Там, где кровь, там нет правых…

    Всех простим!.. В надежде светлой покаянья…

    ======
    В запасе у меня, возможно, и не так уж много времени…

    Подбирающиеся незаметно и украдкой годы я ощущаю робко. Пока нет явных первых симптомов старческого маразма — дрожи предвосхищения юными длинноногими созданиями и желания покутить как в последний раз. Однако становлюсь сентиментальным на воспоминания и дико тоскую по окружению нелукавых и умных людей, умеющих легко отделить в отношениях между собой зерна от плевел. Тоскую по старым друзьям, и пью неизменных семьдесят граммов водки, когда доходит сообщение, что их больше нет. Земля вам пухом, ребята. Они, мои друзья и коллеги, были, конечно, разные. Но среди них не было — такие просто не задерживались в нас — людей злокозненных, бесчестных, лукавых и неблагородных. Хамы, неколко обжегшие опрятный слой наш, улетучивались: вот бог, а вот порог, — прочь!.. и утрачивались без вздоха муки совести, и имена тех уродцев — во стыд нам, и даже в упоминание. У меня родились неслучайные дети. Я в них — поглыбший. Живу ими. Живу для них. Ничего нового тем я не обнаруживаю для человечества. Хлеб жую, не замечаю, как время мимошедшего дня мчит рядом, очертя грубо век моего существования, и, сломя голову секундам, и минутам. В заботах — обыденность окопалась, размеренность, за которой, с пришедшими годами, многое не замечаешь, многому не придаешь значения, и нет повода призадуматься, а иногда и восторгнуться или опечалиться. А в это лето содрогнулся. Нежданно — негаданно. Прозаичное, очевидное, многажды приметное, да вдруг и прохватило, и стало воистину открытием для себя самого. Чувство охваченное пронзило свирепо, до оцепенения, до осознания сущности бытия. Но не бытия во времени, направленное к смерти, а бытия как время само. Задание исполнял — в газету материал готовил. Сумел попасть в некогда страшно оберегаемую от глаз людских базу, где хранились, обслуживались и заряжались программным обеспечением ядерные боеголовки ракет войск Варшавского Договора. Все это дело мне устроил капитан первого ранга Игорь Рязанов, бывший заместитель командира потаенного хозяйства. Подружились…

    В погожий летний день мы с Игорем Васильевичем допоздна рыбачили в чистых проточных водах горного озерца. Радужная форель нехотя поддавалась, и каждое ее вываживание и пленение сачком вызывало восторг наших ребятишек. Покамест искушали ушицы, да довезли семейство Рязановых домой — во вторую зону, в которой за тремя контрольно-пропускными пунктами располагался военный городок, — было далеко за полночь. Путь возвращения по тайным тропам — без малого десять километров одиночества и отчужденности.

    Вокруг ни души. Бетон, тяжко залитый изобильно, по-военному, и распоровший дорогой на века лес и горы, принимал легковую машину играючи, нежестко покачивая ее с легким перестуком на стыках плит. Журчала горная речушка вдоль дороги. (В силу сверхсекретности не наложенная на топографические карты). Полная луна роняла свой мерный свет окрест, манила и звала своим колдовским притяжением. Мириады звезд обсыпались мерцающим потоком на ели острые Карпат, на очертания гор во тьме доверчиво-приветной. Зайчишка, не боясь, протрусил по бетонке, отбежал к кустам, привстал на лапки и, казалось, удивленно брызнул в нашу сторону двумя красными пуговками-лучиками. Лучиками доброй надежды — подумалось мне, и сердце залило еще нераспознанное тепло, но ощутимое в предчувствии своей реальности и в яви прозрения.

    Я заглушил двигатель машины. Рядом со мной улыбалась красивыми мягкими губами моя жена. Мы с детьми называем ее — Голубка Наша Ненаглядная. Это дети, выдумщики, так определились в ласке и благодарности за ее любовь к нам. А они, мальчишки мои и наши дети, четырнадцати и двенадцати лет, прислонившись белокурыми головками друг к другу, и угнездившись запросто один подле другого, размытые ночью до единого существа с двумя бьющимися в унисон сердечками, спали, уставшие, сладко посапывая и тихо-нечко причмокивая во сне.

    Я перевел взгляд поверх их всклокоченных снопиков волос, засеребрившихся в отсветах — лунных бликах, и устремился мыслью-раздумьем туда, за несколько километров отсюда. За заборы и проволочное ограждение первой зоны. К скалам, в которые вошел недобро с тяжелыми механизмами когда-то человек и пробурил их беспощадно, образовав неизлечимые язвы в чреве природы-матушки. И согрешил тяжко — начинив, нашпиговав красиво выставленные напоказ груди земли неизлечимой отравой-радиацией немирного ядра.

    И подумалось мне, как это велико, что за спиной моих спящих детей нет сегодня опасности страшной и смертельной угрозы. Нет войны, крови и — только покой. Мир, не потрясенный зловещим атомным грибом.
    Мир, в котором не штурмуют бастионы: Рейхстаги, Зимние Дворцы, дома Павловых и обители Аминов.

    Мир, залитый светом, в праздничном хвастовстве перемигивающихся далеких, недосягаемых звезд.

    Мир, где не страшно бродить по ночам зайчишке. И вот за теми высокими горами — хранителями ночной тишины — поля, укрытые живительными туманами и сотканные из дозревающих колосьев, туго налитых зерном нового людского достатка, вобравшие в себя покой и умиротворение не разрушенной и не оскорбленной присутствием человека природы. Над покосами которой не закружат боевые вертолеты и из чрева их не повысыпаются вероломцы — воители… в тяжелых солдатских сапогах и бранных доспехах, и с легким сердцем (когда надобно, и когда их призовут) они слепо, бездумно, куражась — и с такой же легкостью, — пальнут в живое существо…

    Хорошо вот так быть в тиши вызвезженной ночи, и прибывать в мире мира и абсолютно безбоязно ощущать себя на виду мира. И хочется вот так стоять и стоять, занеметь в сени проливающегося с поднебесья зыбкого марева вселенской благодати и уюта…

    Мир, где на твоей руке теплится ладонь любимой женщины-матери. Берегини и очага, и детей, и этого мига волшебства, и мира на земле.
    Мира, где только мир…

    В котором твой край родной и твой народ не помечены на чьих-то военных картах красным зловещим кружком с перечеркнутым жирными полосами крест-накрест центром… По которому надо будет ударить, по которому надо пройтись навалой сопенья и огня, и штурмануть, и захватить, и расстрелять в упор жестоко все живое, дышащее, и уже — без мечты и надежды. Крест — не осеняющий, не осияющий. Крест с помеченным средоточием как зачеркнутая ненужность. Как сохраняемая пустота и не сохраняемая чужая жизнь.

    В тот миг душевного откровения и освященного открытия мне удалась мысль как молитва. И молитва моя, взговоренная в то мгновение для себя, вышептанная невольно в сторону детей моих, мне кажется, обращена для нас — для всех. И такая она, явленная нечаянно придумка — моление:
    Господи! Дли час сей. Час мира на земле. Вечного! Благочестивого!..

    ****************************************************************
    Вот и всё, товарищ Миша, — будя с Вас. А с меня и подавно… Ответа я не жду, и по одной простой причине: я ни в жизнь не загляну на этот сайт, как и не копаюсь в других интернетовских страницах, где выставлены «форумы». И где в сонномушье и бесплодных усилиях копошится и шебаршит простолюдин-смерд и кухаркино дитяти. В купе с перезрелыми простодушными домохозяйками и просвещенными брокерами и маклерами — представителями нежной виртуальной цивилизации забавного Запада — перемежевающие свои скудные мыслишки вымолотыми в потуге кривыми словами – чаще междометиями (особенно мне к сподобству их «Вауу»). Также не имею хождения в Одноклассники, «миры», «круги», разные и всякие «фейсы» и т. п. – не барское сие есть дело, непотребное и неблагопристойное для дворянина и аристократа духа, коим я являюсь по крови и наследованию родовому. И никакие войны и остроги, едва ли, в силах — и это показала жизнь — лишить меня этих моих «замороченных привилегий». (Не тщеславие во мне шелестит и не честолюбие прёт из меня, не бахвальствую – рядовая констатация факта рода-племени). Я честь имею быть узнаваем на родном Кадетском сайте в Киеве и признаваем по адресу Дворянского собрания в Швей

    Ответить
15. Я - Эд. Беляев

    16.11.2012 - 16:47

    

    ОКОНЧАНИЕ ПРИВЕТНОГО ОБЩЕНИЯ С ТОВ. МИШЕЙ
    (см. выше ДВА ПРЕДЫДУЩИХ. Не настаиваю – может, кому и вовсе не интересно, но выдача текста на-гора обязывает меня предупредить и послать… Нет, нет, не туда, куда вы могли подумать).
    =========================================================================
    Вот и всё, товарищ Миша, — будя с Вас. А с меня и подавно…

    Ответа я не жду, и по одной простой причине: я ни в жизнь не загляну на этот сайт, как и не копаюсь в других интернетовских страницах, где выставлены «форумы». И где в сонномушье и бесплодных усилиях копошится и шебаршит простолюдин-смерд и кухаркино дитяти. В купе с перезрелыми простодушными домохозяйками и просвещенными брокерами и маклерами — представителями нежной виртуальной цивилизации забавного Запада — перемежевающие свои скудные мыслишки вымолотыми в потуге кривыми словами – чаще междометиями (особенно мне к сподобству их «Вауу»).

    Также не имею хождения в Одноклассники, «миры», «круги», разные и всякие «фейсы» и т. п. – не барское сие есть дело, непотребное и неблагопристойное для дворянина и аристократа духа, коим я являюсь по крови и наследованию родовому. И никакие войны и остроги, едва ли, в силах — и это показала жизнь — лишить меня этих моих «замороченных привилегий». (Не тщеславие во мне шелестит и не честолюбие прёт из меня, не бахвальствую – рядовая констатация факта рода-племени).

    Я честь имею быть узнаваем на родном Кадетском сайте в Киеве и признаваем по адресу Дворянского собрания в Швейцарии. Мой форум закончился с падением Священной Римской Империи – как это ни прискорбно!..

    Так что, господа, хороводьтесь без меня…

    А в школу, товарищ Миша, не ходите – не поможет.

    И не надо обид: дело не в способностях; в генах дело, и школа тут импотентна, и никак не в вспоможение. Ей-богу, это – сущее… И слушайте сюда, товарищ Миша.

    Мне пальнуло вот токо шо – я учился на Четвертой станции Большого Фонтана в Одессе – и скажу Вам очень откровенно и задарма, без рубля, гривны, тугрика и шекеля. Возьмите эти все мои слова, Вам персонально адресованные, к себе на шею, и носите… раз голова твоя… седа – скажем так…

    Ответить